Даже страх не мог изгнать из головы этого упоительного дурмана. А ведь был страх. Еще какой!

Малан, старшина, а ныне единственный — и уже бывший — боец крыла княжеской стражи, поднялся по склону ложбины и, оглянувшись, убедился, что никто не видит его бегства.

Его друг, крепкий парень, но на деле тюфяк, ничего не понимающий в жизни, был одним из первых, на кого «приблуда» обратила внимание. Так это называлось в кругу старшин: «обратила внимание». И точка. Ни слова о том, что жертвы внимания загадочной девицы потом прятались от дневного света и кутались в плащи, несмотря на жару. Как будто так и надо.

К счастью, дурман развеялся, по крайней мере для Малана, а ему этого было вполне достаточно. Развеялся в тот миг, когда бывший друг-тюфячок, встречи с которым на кремлевском подворье не удалось избежать, вдруг исчез. Просто взял и растворился. Гремел пир, в голове Малана шумело от выпитого, но он пристально присматривался к славирам: Белгаст с самого начала подал знак, чтобы люди были наготове. Значит, в любую минуту жди, что славиры нарушат закон гостеприимства. К тому, пожалуй, и шло. Малан даже испытал что-то вроде разочарования, когда словесная перепалка со славирским боярином вдруг сошла на нет. Тем не менее он исправно обошел залы кремля, всюду подавая знаки не расслабляться.

И вот повстречал друга. Привычно отвел глаза… а когда поднял их вновь, друга уже не было. Только одежда его кучей тряпок лежала на полу.

Нет, не так, напомнил себе Малан. Одежда как раз падала, когда он посмотрел.

Это был конец. Что-то сдвинулось в голове, будто наступило мгновенное отрезвление, и Малан с предельной ясностью осознал чудовищную противоестественность всего, что случилось за последние недели. Эта девица-приблуда, избегающие солнца люди, льдинки в глазах мудрого и доброго, даже слишком мягкосердечного, по мнению старшины, Белгаста, это всеобщее сумасшествие…

Малан ругал себя за то, что не сбежал тогда же, ночью.

Наутро Белгаст, бледный и совершенно больной на вид, однако весьма деятельный, приказал ему без шума собрать дюжину надежных людей, запрячь самых выносливых рысаков и собрать еды в дорогу.

Никто не произнес ни слова. Малан очень хотел спросить, куда и зачем они едут, но одного взгляда на Белгаста было довольно, чтобы слова застревали в горле.

Шорох справа… Старшина, уже собравшийся было сеть в седло, замер. От кустарника на другой стороне лощины отделилась едва заметная фигура. Пригнувшийся человек бежал, наискосок пересекая путь Малану, но не видя его. Малан не стал окликать человека, хотя узнал одного из сотников. Вот и еще один в бега подался — наплевав на лошадей, пешком. А может, решил, что, если оставить рысаков, Белгаст не сразу поймет, что сотник сбежал. Пока потратят время на поиски, если вообще потратят… Что ж, разумно, но Малан предпочитал сделать ставку на скорость. Кони, правда, устали, что и немудрено, и все же — пусть только унесут подальше отсюда, а уж потом и отдохнуть можно будет.

Когда сотник скрылся из виду, Малан сел в седло, но не проехал и полусотни шагов, как впереди послышался топот копыт. Он свернул в сторону, спешился и, отбежав в сторону, лег в траву.

В поле зрения появились четверо славиров, ехавших одвуконь. Нет, один, кажется, был дикарем из местных. Рядом с ним скакал седобородый старик, зато двое других были воинами.

Малан вспомнил, что за все время пути никто из ливейцев так и не оглянулся. А ведь наверняка погоню можно было заметить. Впрочем, это уже не его забота. Пускай Белгаст сам разбирается. В конце концов, не все же верные люди разбежались!

Всадники проскакали в сторону реки, Малан снова сел на коня и поехал на юг, навстречу свободе и одиночеству.

Слегка изогнутый ливейский клинок в руках Нехлада вспорол доспех ближайшего противника.

— Сурочца не трогать! — раздалось поблизости.

Поздно. Яромиру уже пришлось закрываться от удара сбоку. Сбитый с толку ливеец промедлил, и Нехлад уже отработанным движением чиркнул его по горлу.

Белгаст снова что-то прокричал, налетая на Свияда, отражавшего натиск сразу двух противников, кажется: «Мальчишку взять живым», если Нехлад правильно разобрал ливейскую речь. Свияд пронзил одного из врагов, но тут же получил удар в спину. Травленая славирская сталь, дар несостоявшейся дружбы, пощадила его: не слишком привычный к прямому мечу, Белгаст не смог нанести глубокой раны, только сбросил стабучанина с седла.

Бойца, проверявшего брод, уже волокло течение. Видя, что не успевает вернуться на берег, он метнул свое копье, каким-то чудом сумел попасть в бедро одному из белгастидов и тут же был сражен вторым дротиком.

Против Нехлада остались трое. Белгаст, спешившись, направился к молодому сурочцу, а его соратники, отступив, приподняли дротики. Яромир тоже покинул седло, но меча не бросил.

— Наконец-то, — прошептал ливейский князь. — Где Иллиат?

Нехлад как будто не слышал. Он смотрел на светло-серый прибрежный песок, покрытый черными пятнами крови, на неподвижные тела, и глухое отчаяние медленно стискивало горло. Снова льется кровь, снова рядом гибнут люди. Сколько смертей было с тех пор, как он достиг Хрустального города? А сколько было их прежде, в невозвратные времена его славы? И сколько их еще будет, прежде чем история Тьмы в Ашете закончится — если она вообще может когда-нибудь закончиться?

— Отвечай! Что с Иллиат?

— Для тебя она потеряна навсегда. Иллиат ушла, чтобы никогда не вернуться.

— Где она?

— В иных местах. Там, куда повела ее новая судьба. Она не вернется, Белгаст, потому что той Иллиат, которую ты знал, больше нет, — сказал Нехлад, все еще глядя на мертвые тела, слыша хриплое дыхание раненого Свияда.

— Не верю! Ее нельзя победить!

— Нельзя убить пустоту. Победить — можно.

— Что ты сделал с ней? — в отчаянии воскликнул Белгаст.

— Я исполнил ее мечту, — помедлив, ответил Нехлад. — И не спрашивай больше. Чтобы понять, тебе нужно научиться слышать не только себя.

Белгаст вздрогнул и шагнул к Яромиру, медленно поднимая его меч.

— Что она с тобой сделала, Белгаст? — с болью в голосе спросил Нехлад. — Как сумела превратить в безумца? Отступись! Ты был хорошим человеком, я не хочу драться с тобой.

— О, хотел бы я быть простым безумцем! Она все время говорила о тебе — хотел бы я не слышать этого, не видеть, как горели ее глаза, когда она произносила твое имя. А теперь ты отнял ее у меня!

— Не знаю, в какие сети поймала тебя Иллиат, но не забывай, что народ твой по-прежнему ждет тебя, — сказал Яромир.

Однако ливейскому князю ожидания народа не представлялись уже заслуживающими внимания. Он ринулся вперед.

Нехладу потребовались все его навыки, чтобы отразить удар славирской стали. Несколько мгновений были наполнены движением и звоном оружия, казалось сливавшимся в единый звук.

Но вот ему удалось погасить атаку противника и сделать выпад, заставивший Белгаста отступить.

— Довольно смертей, Белгаст! — выкрикнул Нехлад и приподнял меч. — Это был дар дружбы!

— Дружба, — протянул Белгаст, и что-то дрогнуло в его голосе. — Слишком жалкий дар за порогом смерти. Этим ее нельзя было согреть…

— А ты пытался согреть ее кровью?

Белгаст издал нечеловечески пронзительный вопль и вновь взмахнул мечом. Он был выше ростом, однако на сей раз, когда Нехлад отразил удар, внезапно подступил вплотную и толчком повалил сурочца на землю. Меч, когда-то доставшийся Яромиру из рук отца, взлетел, чтобы нанести последний удар.

И вдруг Нехлад растворился — исчез в одном месте и тотчас возник вновь за спиной князя. Сам он не сразу заметил погружение в навь. Отчаяние, тисками сжимавшее сердце, выплеснулось, словно половодье, крушащее плотину, и завеса сопределья расступилась.

Белгаст не растерялся, а может, просто не успел растеряться. Чутье подсказало ему верное направление. Он развернулся, делая плавный шаг вбок, подставляя меч под удар, который неизбежно должен был последовать при нападении со спины. Однако удара не было. Нехлад просто смотрел на противника. Сила замаха вела Белгаста, он качнулся, на миг потерял равновесие. И тогда Яромир, не думая, что делает, связал его клинок своим и шагнул в навь, одновременно увлекая за собой ливейского князя.